Луи-Филипп I (6 октября 1773,Париж  - 26 августа 1850, Лондон)

французский король в 1830-48. Из младшей (Орлеанской) ветви династии Бурбонов. Возведён на престол после Июльской революции 1830. Свергнут Февральской революцией 1848.

Дитя революции

Луи Филипп был потомком младшего брата Людовика XIV, герцога Филиппа Орлеанского.

Его отец Луи Филипп Жозеф, герцог Шартрский (правнук Филиппа Орлеанского, регента Франции, получивший титул герцога Орлеанского в 1783 году после смерти своего отца) в полной мере воспринял идеи Века Просвещения, критиковал короля Людовика XV и по этой причине в 1772 году был отлучён от двора. Через год после этих событий у герцога родился первый сын – Луи Филипп, герцог Валуа (с 1783 – герцог Шартрский, с 1793 – герцог Орлеанский). Мальчику было гарантировано блестящее будущее, ибо по отцовской линии он был потомком короля Людовика XIII, а по материнской – Людовика XIV. К тому же род Орлеанов был богатейшим во Франции.

Потомки брата Людовика XIV вышли победителями в давнем соперничестве со старшей ветвью королевской династии – Бурбонами. Причём добились этого ценой революции, которая разрушила легитимный порядок в Европе, установленный после Наполеоновских войн Венским конгрессом. Впрочем, ничего необычного в этом не было. Орлеаны давно уже были с революцией «на ты». 

Но отец не собирался ограничивать будущее своих детей пусть блестящей, но бесцельной придворной жизнью. Он мечтал сделать их полезными для общества людьми. И, во-первых, дал им блестящее образование в духе идей Просвещения. Луи Филипп свободно говорил и писал на латыни, греческом, немецком, английском, итальянском, испанском, ему преподавали математику, естественные науки. Всё это в дополнение к обычному образованию дворянина – музыка, танцы, верховая езда, фехтование. В 1789 году герцог-оппозиционер был избран депутатом Генеральных штатов, где вскоре примкнул к третьему сословию, стал членом Якобинского клуба. Приняв в 1792 году имя Филипп Эгалите, бывший герцог Орлеанский стал депутатом Конвента, где принадлежал к самой радикальной группе – монтаньярам, а в январе 1793 голосовал за казнь короля Людовика XVI. Не отставал от него и старший сын. Он тоже стал якобинцем, вступил в революционную армию, отличился в боях с контрреволюционерами и интервентами и в 21 год был произведен сначала в бригадные, а потом и в дивизионные генералы.

Но по мере того как Францию захлёстывала волна террора пути отца и сына Эгалите, с одной стороны, и революции, с другой, стали расходиться. Спасая свою жизнь, молодой Луи Филипп перебежал к врагам (так же был вынужден поступить и генерал Лафайет), но в отличие от очень многих категорически отказался воевать против своей страны. 

Измена сына дорого обошлась отцу, он был арестован и в 1793 году гильотинирован. У Луи Филиппа, ставшего теперь главой рода Орлеанов, началась новая, полная приключений жизнь. Преследуемый французскими властями он изъездил Швейцарию, Германию, Скандинавию, зарабатывая на жизнь преподаванием, а в 1796 году уехал в США. За это правившая во Франции Директория освободила из заключения его мать и двух братьев. В 1800 году герцог Орлеанский прибыл в Англию, где ему с огромным трудом удалось восстановить отношения с родственниками: братьями казненного короля – графом Прованским, именовавшим себя Людовиком XVIII, и графом д’Артуа (будущим Карлом Х). Примирению с сыном «цареубийцы» помогла и его женитьба на Марии Амелии, дочери короля Сицилии Фердинанда и племяннице казнённой французской королевы Марии Антуанетты.

Значение герцога Орлеанского особенно выросло после с Реставрации Бурбонов в 1814 году. Поскольку у короля Людовика XVIII не было детей, Луи Филипп был ближайшим претендентом на престол (после графа д’Артуа и двух его сыновей). Но на герцога небезосновательно смотрели с подозрением, тем более, что многие европейские монархи считали, что Луи Филипп мог лучше справится с ролью короля. После «Ста дней» Наполеона в 1815 году ему приказали уехать в Англию, где он прожил до 1817 года. Но и после возвращения отношения герцога с двором так и не наладились. Он, несомненно, симпатизировал либеральной оппозиции, хотя политики сторонился. Вместо этого Луи Филипп занялся, как бы мы сказали сегодня, бизнесом и за короткий срок не только восстановил разрушенное революцией огромное состояние, но и приумножил его. Вел герцог подчеркнуто буржуазный образ жизни: не обращал внимание на церемониал, был прекрасным семьянином (Мария Амелия родила ему 10 детей). Все это способствовало росту его популярности у французского среднего класса, и по мере того как Бурбоны теряли поддержку, именно с Луи Филиппом стали связывать надежды на либерализацию режима.

Июльские дни

Король Людовик ХVIII много сделал, чтобы примирить Францию со своей династией. В основе этого примирения лежала дарованная народу конституционная Хартия 1814 года. Король старался её соблюдать, прекрасно понимая, что Франция после 1814 года имеет мало общего с Францией до 1789 года. Конечно, говорить о демократии во Франции в годы Реставрации (как, впрочем, и во время Июльской монархии) в современном смысле этого слова не приходится. Общее количество избирателей составляло всего 100 тыс. человек на 25 млн. населения. Высокий имущественный ценз отстранял от участия в управлении не только крестьян и рабочих, но и мелкую и среднюю буржуазию, интеллигенцию. Преимущество отдавалось аристократии, прежде всего бывшим эмигрантам. И тем не менее, Францию времен Реставрации можно назвать образцом демократии как по сравнению с другими странами континентальной Европы, где были восстановлены абсолютные монархии, так и с периодом наполеоновской диктатуры в самой Франции. Но именно это обстоятельство не устраивало очень многих бывших эмигрантов и их кумира графа д’Артуа, мечтавшего раз и навсегда покончить с вынужденными уступками народу.

Граф д’Артуа, ставший в 1824 году королём Карлом X, был человеком несомненно благородным и, главное, он всю жизнь придерживался очень твердых принципов. Важнейший из них – богоданность королевской власти. Ни о каком суверенитете народа и отчетности монарха перед ним, конечно, не могло быть и речи. Соответственно и конституционная Хартия, как была дарована, также могла быть забрана назад. Карл X всячески стремился восстановить авторитет, как он его понимал, королевской власти. Например, Людовик ХVIII за 10 лет на троне так и не нашел времени (или не захотел найти), чтобы официально короноваться. А Карл X организовал в Реймсе пышную средневековую коронационную церемонию. Кстати, из 121 больных золотухой, на которых Божий помазанник в соответствии с традицией возложил руки, несколько действительно выздоровели. Но эффект от всех усилий Карла Х получался как раз обратный. Популярность бурбонской монархии катастрофически падала. А король чем дальше, тем больше демонстрировал удивительную политическую слепоту. Возможно, он исходил из того, что либеральная оппозиция составляет ничтожное меньшинство (что было правдой), но «гнездилась» эта оппозиция как раз в высших слоях общества, допущенных к управлению. И это обстоятельство стало решающим.

Звонок прогремел в 1827 году, когда либералы впервые с 1815 года получили большинство в Палате депутатов, оно еще более увеличилось после новых выборов в 1830 году. Но Карл Х понял этот сигнал по своему – он решил просто покончить с конституционными ограничениями своей власти. 26 июля король по предложению премьер-министра князя Полиньяка подписал несколько ордонансов (указов, имеющих силу закона). В соответствии с ними распускалась только что избранная либеральная Палата депутатов, изменялся избирательный закон (право голоса получила только земельная аристократия), уничтожалась свобода печати. Иными словами король и премьер попытались произвести государственный переворот. Никакой опасности они явно не ощущали: подписав указы, Карл Х уехал на охоту, а в Париже никаких мер по обеспечению общественного порядка принято не было. Но именно эти указы стали последней каплей, переполнившей чашу терпения либеральной оппозиции. Более того, они послужили поводом для того, чтобы на политическую авансцену вышла оппозиция внесистемная – низы парижского общества, ставшие главной ударной силой начавшейся уже в ночь на 27 июля революции.

Революция с самого начала пошла по двум довольно разным направлениям, и они между собой практически не соприкасались. Пока либеральные депутаты и журналисты, вечером 26 июля собравшиеся в редакции своего печатного органа газеты «Насьональ», ломали голову над текстом протеста по поводу последних мер правительства, в городе разгорелось пламя стихийного восстания, и уже утром 27 июля между восставшими и войсками шли ожесточенные бои. Это выступление хотя и обрадовало «представителей нации», но в то же время напугало их. Правые либералы вообще ничего не хотели кроме компромисса с троном – отмены ордонансов 26 июля и отставки ненавистного им премьера-реакционера Полиньяка. Даже самого слова «революция» они старались не употреблять. И здесь решающую роль сыграл генерал Лафайет, приехавший в Париж 27 июля из своего загородного замка. Он быстро понял, что с салонными революционерами «каши не сваришь» и стал действовать самостоятельно. Весь вечер и ночь с 28 на 29 июля Лафайет провел на баррикадах, давая советы неопытным в военном деле рабочим и студентам. Когда же утром он вернулся в дом банкира Лаффита, там все еще продолжали заседать либеральные депутаты.

Но решение, кажется, уже находилось – депутаты все больше стали склоняться в пользу передачи власти герцогу Орлеанскому. Последний, между прочим, сразу же после начала волнений благоразумно исчез из Парижа, предоставив своим сторонникам возможность действовать, ожидая пока столь желанная много лет власть сама не упадет ему в руки. Расчет оказался в принципе верным, но ясно это стало далеко не сразу. 29 июля генерал Лафайет возглавил стихийно восстановленную (она была распущена Карлом Х) Национальную гвардию (по сути, ополчение жителей столицы) и в ночь на 30 июля именно в его руках оказалась вся реальная власть в Париже. Либералов стала охватывать паника: а что если старый революционер окажется под влиянием радикальных кругов, которые и слышать не желали о монархии? Ведь и рабочие на парижских улицах с трудом представляли себе разницу между ненавистными Бурбонами и их младшей ветвью в лице герцога Орлеанского. Впрочем, даже теперь многие либералы все еще не решались порвать с фактически свергнутым Карлом Х, который лихорадочно искал выхода и даже дал отставку Полиньяку.

Орлеанисты в таких обстоятельствах выжидать больше не могли: либо правые либералы договорятся с королем, либо молодые республиканцы на парижских улицах провозгласят Лафайета президентом республики. Надо сказать, что в «орлеанской партии» было немало выдающихся умов, среди которых особенно выделялись молодые талантливые историки Тьер (больше известный у нас по событиям 1871 года как палач Парижской коммуны) и Гизо. И эти «политтехнологи» 1830 года оказались на высоте задач, успешно формируя общественное мнение в пользу герцога Орлеанского. Утром 31 июля Луи Филипп подписал составленное ими обращение к парижанам, где он прямо заявил о своей готовности присоединится к героическому населению столицы с тем, чтобы не допустить гражданской войны и анархии. Тем временем Лафайета обуревали сомнения. Да, сам он был республиканцем, но сама республиканская партия была очень малочисленной и не могла выдвинуть из своей среды ни одной фигуры общенационального масштаба. С другой стороны, он с подозрением относился к Орлеанам, но иного выхода, чем передача власти Луи Филиппу, Лафайет не видел.

«Сегодня французскому народу нужна народная монархия, окруженная республиканскими институтами», – с такими словами обратился Лафайет к прибывшему в парижскую Ратушу, где размещался его штаб, Луи Филиппу. «Это полностью соответствует моему убеждению. Я готов возродить лучшие традиции 1789 года и обещаю посвятить себя счастью Франции», – ответил Луи Филипп. Компромисс был достигнут, и Лафайет, дав в руки герцогу трехцветное знамя революции, вывел его к окну Ратуши. Дальше все было только делом техники. Поняв, наконец, безнадежность положения, Карл Х 2 августа отрекся от престола в пользу своего несовершеннолетнего внука, поручив управление королевством Луи Филиппу Орлеанскому. 12 августа вся королевская семья отправилась в изгнание в Англию. Но еще до этого – 7 августа – собравшиеся в Париже законодательные палаты объявили королевский трон вакантным и предложили занять его Луи Филиппу. Провинция прореагировала на парижские события безучастно и спокойно приняла новый режим.

Республиканский монарх

9 августа Луи Филипп в сопровождении двух сыновей прибыл на совместное заседание Палаты депутатов и Палаты пэров. Они держались подчеркнуто скромно. Внимательно выслушав текст присяги, Луи Филипп встал, одну руку он поднял вверх, другую положил на левую сторону груди. Он торжественно обещал соблюдать условия пакта между ним и нацией. По окончании церемонии он занял трон, став таким образом королём французов Луи Филиппом I. Разрыв с прошлым был окончательным. И проявлялся он во всём: и в совершенно новой церемонии восшествия на престол, и в новом титуле – Луи Филипп отказался от традиционного титула дома Бурбонов, именовавших себя королями Франции и Наварры, став королём французов, главой нации, и даже в имени, которое никогда ещё не использовалось французскими монархами. Изменился и характер конституционной Хартии, которая была пересмотрена в либеральном духе, став теперь договором (пактом) между народом (нацией) и его главой – королём.

Своим привычкам герцог Орлеанский не изменил, взойдя на престол. Он словно задался целью опровергнуть все ходячие представления о величии королевской власти. По свидетельству Виктора Гюго, "он редко посещал обедню, не ездил на охоту и никогда не появлялся в опере. Был недоступен для попов, псарей и танцовщиц; это было одной из причин его популярности среди буржуа. У него совсем не было двора. Он выходил на улицу с дождевым зонтиком под мышкой, и этот зонтик надолго стал одним из слагаемых его славы". Всякий придворный церемониал был полностью уничтожен, да и в королевский дворец Тюильри Луи Филипп решился переехать только через год после прихода к власти. Дети короля продолжали учится в общественных учебных заведениях. Короче, Луи Филипп вёл себя не по-королевски, а так, как можно было ожидать от должностного лица, правящего на основании «договора» с нацией. С этой точки зрения логичным было и то, что в противоречие с традициями наследственной монархии он не отдал свое имущество в государственную казну, а разделил между детьми, оставив себе право пользования им. Оборотной стороной личной популярности короля было заметное снижение престижа королевской власти. В правление Луи Филиппа она утратила ореол таинственности и недосягаемости, который еще сохраняла при последних Бурбонах.

Утрата королевской властью ореола святости – закономерный процесс. И он не представлял бы опасности для Июльской монархии при условии её внутриполитической стабильности и эффективного функционирования конституционной власти. Но оба эти условия, как вскоре оказалось, отсутствовали. Июльская монархия, несомненно, была живым воплощением мечтаний всех тогдашних европейских либералов, как бы образцом демократии первой половины ХIX века. Но демократия эта по-прежнему распространялась на очень узкий слой общества – избирательные права получили только 200 тыс. человек. Но в этом и был весь смысл либерального правления. Либералы не воспринимали как произвол королевской власти, так и власть черни. Управлять может и должна образованная и состоятельная часть общества. Крупная буржуазия, вынужденная в годы Реставрации уступать первенство земельной аристократии и эмигрантам, теперь торжествовала. Главные правительственные посты заняли обладатели больших капиталов (банкиры Лаффит, Перье) или интеллектуалы и верхней части средних слоев населения (Тьер, Гизо). Но огромная часть общества, причём та, которая обеспечила победу революции 1830 года вообще ничего не получила от Июльской монархии.

Ни о каком консенсусе в обществе не могло быть и речи, во Франции начался новый период гражданских распрей, то и дело принимавших форму республиканских, бонапартистских и роялистских восстаний и заговоров. Положение усугубили и социальные конфликты, в центре которых были нищие парижские рабочие – результат побеждавшей промышленной революции. В первые годы правления Луи Филиппа его наиболее опасными врагами были республиканцы, которые использовали в своих интересах рост социального недовольство среди рабочих и в период 1832–1834 годов подняли несколько восстаний в Париже и Лионе. Одновременно рос политический терроризм. Сам король неоднократно становился жертвой покушений, в 1842 году был убит его старший сын Фердинанд, герцог Орлеанский. Режим ответил принятием репрессивных «сентябрьских законов» 1835 года, которые фактически уничтожили обещанную за 5 лет до этого политическую свободу. Но именно эти законы засвидетельствовали главное – теснейший союз Июльской монархии с высшим слоем буржуазии. Один из депутатов, крупный промышленник, говорил в палате: «Никакое общество не может обходится без аристократии. Государственный порядок Июльской монархии опирается на свою аристократию, состоящую из крупных промышленников и мануфактуристов: они основали новую династию». И новая династия всеми силами поддерживала этот класс.

Чтобы иметь послушное большинство в Палате депутатов, правительство пускало в ход различные обещания и подачки представителям крупных предприятий, с их интересами статарлись согласовывать систему налогов и пошлин. В то время как налог падал, главным образом на земледельцев, крупные фабриканты получили поддержку от государства благодаря высоким, почти запретительным, пошлинам на импорт. Резко отличался этот слой от остальной массы и в отношении военной службы. Богатый откупался от призыва и военная повинность падала на менее состоятельные классы. В то же время в отношении рабочих предприниматели были крайне невнимательны. В то время как в соседней Англии уже начало складываться фабричное законодательство, во Франции ничего не было сделано для охраны хотя бы женского и детского труда. Когда к королю однажды явилась депутация от рабочих, он сказал: «Я могу только горько вздохнуть вместе в вами!». Только в 1841 году был принят закон, ограничивший труд подростков 12 часами, но и он носил лишь рекомендательный характер. В то же время любые забастовки или рабочие союзы, даже кассы взаимопомощи, были строго запрещены.

В 30 – 40-е годы Франция вступила в полосу небывалого экономического подъёма, которому правительство Луи Филиппа немало содействовало рядом продуманных мер, в частности созданием транспортной инфраструктуры. В 1836 году был принят закон о проселочных дорогах, а в 1842 – о железных дорогах, которые способствовали резкому ускорению железнодорожного строительства. Это в свою очередь стимулировало развитие промышленности по всей технологической цепочке. Однако промышленный бум способствовал не укреплению режима, а обострению присущих ему противоречий. На его волне значительно усилился класс капиталистических собственников и предпринимателей, все более тяготившихся всевластием узкого круга избранных и требовавших новых либеральных реформ.

Крушение

После многих кровопролитий 30-х годов, громких судебных процессов над противниками режима и бесконечных арестов буржуазия, как казалось, достигла неоспоримого господства. К началу 40-х годов режим, наконец, стабилизировался. Восстания рабочих и республиканцев прекратились, их вожди сидели в тюрьме или были изгнаны. На этом фоне Луи Филипп решил поднять свою популярность, возродив культ Наполеона. Многие военачальники императора вышли из поколения командиров «производства 1792 года», к которому принадлежал и «генерал Эгалите». Со времени Реставрации Луи Филипп поддерживал тесные отношения с «товарищами по оружию», несмотря на враждебное к ним отношение Бурбонов. После смерти в 1821 году Наполеона немало видных бонапартистов открыто встали на сторону Орлеанов. Луи Филипп решительно пресекал бонапартистские заговоры, но дорожил причастностью к славе «великой эпохи» и сделал многое для возвеличивания Наполеона I: превратил Версальский дворец в музей военной доблести, ввел в армии маршальские звания, назначил пенсии ветеранам наполеоновских войн и т.д. В беззастенчивую эксплуатацию памяти императора превратилась церемония возвращения на родину его праха в 1840 году.

В стране вроде бы установилась правильная конституционная жизнь: сменялись правительственные кабинеты с переходом большинства в Палате депутатов от одной партии к другой, в самой палате происходили горячие дебаты, настоящие ораторские турниры. Но важнейшие вопросы внутренней жизни страны в них просто не затрагивались. Между лидерами партий никакой существенной разницы не было, и поэтому шумная жизнь парламента все больше стала казаться пустой мелочной игрой. «Ничего, ничего и опять ничего», – так характеризовали деятельность Палаты депутатов оппозиционные журналисты. Интересам «официальной Франции», ограниченной высоким имущественным цензом, привыкли противопоставлять Францию настоящую, которая, однако, не имела представительства. Это отчуждение страны от правительства и от политики особенно остро чувствовалось в последние 8 лет Июльской монархии, когда фактически во главе правительства стоял Гизо. Человек лично бескорыстный он одновременно ввел систему широкого подкупа для приобретения покорного большинства в Палате депутатов. Министр внутренних дел оказывал давление на выборы через глав местных администраций (префектов), в палату старались провести побольше чиновников: из 460 депутатов они составляли треть и всегда голосовали за правительство.

Послушная правительству Палата депутатов – «удовлетворенные», как их называли журналисты, необычайно усиливала высокомерную уверенность Гизо. На предложения расширить избирательное право он отвечал: «постарайтесь разбогатеть трудом, и вы станете избирателями». О всеобщем избирательном праве он отзывался как о «нелепой системе, которой нет места на свете». Однако, премьер-министр лишь отражал изменения, произошедшие в характере короля. В 40-х годах отчетливо проступили такие черты политического облика Луи Филиппа, как властолюбие и презрение к низшим классам. Оказалось, что под внешностью буржуа скрывался аристократ, тайно исповедующий сословные предрассудки и, несмотря на присягу конституции, верящий в божественное происхождение своей власти. Но, сойдя с пути реформ, Луи Филипп незаметно оказался в положении Карла X - с той только разницей, что либеральная оппозиция ему исходила не из стен парламента и даже не от вполне управляемых избирателей, а со стороны аморфной массы граждан, лишенных избирательных прав.

Историки и журналисты стали прославлять 1793 год – пик Великой революции, время якобинской диктатуры и террора. Даже в среде самой буржуазии начал подниматься протест против мещанства, узкого коммерческого духа и бессердечия делового класса. Одновременно усилились и консервативные силы, возникла влиятельная католическая партия. И по мере того, как режиму росла оппозиция – радикальная и консервативная – Луи Филипп все больше терял почву под ногами, лишаясь поддержки того самого класса, который он возвысил и поддерживал. Средние буржуазные слои все настойчивее стали требовать избирательной реформы – расширения избирательных прав и исключения чиновников из Палаты депутатов. Политический кризис был усилен кризисом экономическим, разразившимся зимой 1846–1847 годов. Одной из причин был неурожай пшеницы и картофеля. Из-за государственного импорта зерна из Восточной Европы рынок капиталов был очень отягощен, что усугублялось строительством железных дорог в предшествующие годы. Многие краткосрочные кредиты лопнули и не были продлены. Следствием явились банкротства, массовые увольнения и рост безработицы. Страх господствующих классов по поводу того, что в случае возникновения волнений правительство не сможет поддерживать порядок, стал реальностью.

А сторонники реформ усиливали агитацию. Произошло слияние умеренной оппозиции с радикальной республиканской. Лидеры оппозиции избрали новую тактику – они объезжали страну и устраивали большие банкеты, где произносили речи в поддержку расширения избирательного права. С лета 1847 года состоялось 50 таких банкетов, в которых приняло участие около 20 тыс. человек. Но правительство оставалось глухим к требованиям оппозиции. Гизо запретил назначенный на 22 февраля 1848 года банкет сторонников реформы в Париже, в котором должны были принять участие многие депутаты и национальные гвардейцы. Умеренные вожди подчинились и отказались даже от демонстрации, которая должна была пройти к месту проведения банкета. Но массы рабочих из предместий и студентов пришли в западную аристократическую часть города, требуя отставки Гизо. Король уступил, но было уже поздно. Он не смог найти политиков, которые согласились бы в новых обстоятельствах прийти ему на помощь. На улицах вновь появились баррикады. Король призвал на борьбу с восставшими Национальную гвардию. Но та действовала очень неохотно и даже высказывала враждебность к королю. Регулярную армию против народа он использовать не решился, заявив, что не хочет проливать кровь французов. 24 февраля, еще надеясь спасти династию, Луи Филипп отрекся от престола в пользу своего 9 летнего внука Луи Филиппа, графа Парижского. Но надежда не оправдалась: в Париже была провозглашена республика.

3 марта свергнутый король отплыл в Англию и поселился недалеко от Лондона. Воля к жизни у 75-летнего Луи Филиппа была сломлена, к тому же он страдал неизлечимым заболеванием печени. Он умер 26 августа 1850 года и был похоронен в склепе католической церкви Вейбридж, где нашла свой вечный покой и его жена, пережившая мужа на 16 лет. В 1876 году останки Луи Филиппа были перевезены во Францию и захоронены в королевской усыпальнице Сен-Луи в Дре.

С крахом Луи Филиппа Франция упустила последний шанс примирить старый монархический порядок с новой парламентско-демократической формой правления. Вначале Луи Филипп казался для этого подходящей кандидатурой. Но монарх, который охотно выходил к народу и вместе с ним пел «Марсельезу» все-таки не увидел несоответствие своего понимания королевской власти духу времени. Однако он понял, что эрзац-дворянство, с помощью которого он правил – представляет столь же ненавидимую народом олигархию, как и дворянство 1789 года. Блестящую характеристику Луи Филиппу дал Виктор Гюго в своем романе «Отверженные»: «Признанный поверхностно, но мало созвучный Франции, он ловко умел выпутываться из трудностей, слишком много управлял, недостаточно властвовал сам был своим премьер-министром. Луи Филиппа можно было бы отнести к сиятельнейшим властителям истории, если бы он только хоть немного любил славу и имел чутье на великое и на полезное».

Луи Филипп Орлеанский: От «герцога-революционера» к «королю-гражданину»   Статья из газеты "Киевский телеграф"

Последнее обновление страницы   29.04.03 17:07:10